Он заворочался и понял, что лежит в постели. Комнату заливал ранний утренний свет. Майкл сел в кровати, все еще держась за горло, сердце бешено колотилось. Все это ему привиделось, но столь велико было впечатление от пережитого во сне, что он сидел еще какое-то время ошарашенно, не веря, что и впрямь проснулся, и не в силах освободиться от пригрезившегося кошмара. Снова этот дурной сон. Уже в третий раз снилось ему примерно одно и то же: ночь, монахини, вытаскивающие из озера утопленника, и внутренняя убежденность, будто на берегу лежит их собственная жертва. Всякий раз сну сопутствовало неодолимое чувство зла, и всякий раз у Майкла оставалось странное ощущение, будто глухой гул, который предшествовал сну, был не во сне, а наяву и он действительно его слышал, тот его, собственно говоря, и будил.

Часы показывали без двадцати шесть. Он поднялся и не без опаски пошел к окну, ожидая увидеть нечто необычное. Но все имело привычный вид, с печатью предрассветной пустынности и неприкаянности. На постриженной травке около дома суетились дрозды, исполняя свой таинственный ритуал ранних птах. Все остальное замерло. Тихая, ровная гладь озера дышала бледным рассеянным светом солнца, встающего в густой дымке. Будет еще один знойный день. Майкл глянул туда, где оканчивалась монастырская стена и плескалась в прибрежных камышах озерная вода. Ни каменистого берега, ни фигур там не было. Майкл задумался: что означает этот сон, что в его подсознании заставляет приписывать такие ужасы безвинным, праведным монахиням? Он был уверен: не темные силы воздействуют на него, а в нем самом есть активный источник зла. Он встряхнул головой и стал на колени перед растворенным окном, не спуская глаз с того места, где во сне разворачивались события, и начал без слов молиться. Расслабился телом. В молитве без боя отдался, со всей своей скверной, Основе всего сущего. И мало-помалу вернулась к нему безмятежность, а с ней и тихая радость, возрождающаяся вера в то, что истинно существует Господь и в нем исцеление всякого страдания и одоление всякого зла.

Ложиться снова не имело смысла, и Майкл немного посидел над Библией. Затем обратился к дневным заботам. Вспомнил с некоторой досадой, что наступила суббота и утром должно состояться еженедельное собрание общины. На сей раз повестка дня была напряженной. Собрания проходили совершенно неофициально, и Майкл обычно готовил к ним перечень вопросов, а присутствовавшие могли и сами по желанию поднимать какие-то проблемы. Он начал царапать на листке бумаги: «Механический культиватор, финансовые просьбы, белки и т. д., приготовления к встрече колокола». Карандаш замер, Майкл обдумывал написанное. Он глянул на часы. До мессы еще минут двадцать.

Имберская община в теперешнем своем виде просуществовала немногим более года. Возникновение ее, в коем Майкл сыграл решающую роль, было случайным, а будущее – неопределенным. Имбер-Корт был родовым гнездом нескольких поколений предков Майкла. Сам он здесь никогда не жил, и дом, содержать который было слишком дорого, почти все время сдавали – и в войну, и какие-то годы после нее – учреждениям государственного департамента. Затем дом опустел, и встал вопрос о его продаже. Имбер всегда манил Майкла, поэтому-то он его и сторонился. Он почти не бывал там и имел весьма смутные представления о доме и поместье. В юности он намеревался стать священником, и, когда это ему не удалось, он в течение нескольких лет преподавал в школе. Религиозному призванию он не изменил, но никогда, вплоть до самого недавнего времени, не наведывался в Имберский монастырь: табу, наложенное им на Корт, распространялось и на монастырь. Теперь, оглядываясь назад, он приходил к выводу, что место это было для него заказано, неприкосновенно – до тех пор, пока ему не суждено было стать местом действия самых важных событий в его жизни. В Корт он приехал по делу, когда в воздухе носилась идея его продажи, и, соблюдая приличия, нанес визит вежливости настоятельнице. Монастырю будущее Корта, естественно, было небезразлично. Майклу оно тоже было интересно, а теперь, когда это будущее и вовсе стало реальностью, весьма волнующе знакомство с бенедиктинской общиной, о святости которой он был наслышан.

Встреча с настоятельницей напрочь изменила планы и всю жизнь Майкла. С легкостью, поначалу его удивившей, а впоследствии казавшейся чем-то предопределенным свыше, настоятельница поделилась с Майклом идеей превращения Корта в обитель для светской общины при монастыре, которая была бы «буфером», как она выразилась, между миром и монастырем, полезным и желанным «нахлебником», некой промежуточной формой жизни. Много на свете людей, сказала она – и Майкл был совершенно убежден в ее правоте, ибо чувствовал себя одним из них, – которые не могут ни жить в миру, ни жить вне его. Эти люди как бы с изъяном: стремление к Богу не позволяет им довольствоваться обычной жизнью, но темперамент удерживает в мирской жизни; и в современном обществе, с его убыстренным темпом, засильем машин и техники, нет пристанища этим несчастным душам. Работа, какой она может быть по нынешним временам, развивала свою мысль настоятельница со здравомыслием, в ту пору изумлявшим Майкла, редко когда приносит удовлетворение этим полусозерцательным натурам. Ведь мало осталось занятий – разве что учительствовать или ухаживать за детьми и больными, – в которые можно вкладывать душу. Предположительно возможно – и воистину так бы и следовало – наделять всякое занятие духовным смыслом, но большинству людей это не под силу; и для некоторых, кто, как она выразилась, «одержим поисками Бога», кто не может обрести дела по душе в миру, жизнь полузатворническая, труд простой и исполненный, в силу святости обстановки, сокровенного смысла были бы настоящим спасением. Долг наш, сказала настоятельница, не стремиться к высшим степеням духовной отрешенности – как это часто бывает, – а искать место, занятие и людей, которые сделают нашу духовную жизнь полноценной. В поиске сем, сказала настоятельница, руководствоваться нужно божественной мудростью. «Мудры, как змии, и просты, как голуби»  [16] . Майкл, всегда подчинявшийся духовному превосходству, где бы с ним ни соприкасался, жадно внимал настоятельнице; изо дня в день приходил он в приемную и, подавшись со стулом вперед, припав к прутьям решетки, неотрывно смотрел в это старое, бледное, казавшееся под белым апостольником пергаментно-желтым лицо, изнуренное давно забытыми жертвами и просветленное неведомыми Майклу радостями. Вера Майкла в Бога имела одну особенность, и, сознавая, что она чревата опасностью, он все же не в силах был от нее отречься – он ждал появления в своей жизни «образцов», ждал знамений. Он всегда считал себя человеком избранным, живущим в ожидании зова свыше. Неудача, постигшая его попытку стать священником, была сильнейшим разочарованием. И теперь в речах настоятельницы, которые, без каких бы то ни было откровений с его стороны, казались ему точным диагнозом его состояния, он увидел перст указующий. Майкл сознавал тщету последних лет, изглоданных ennui [17] , внутренней опустошенностью, которую силился изображать перед самим собой неустанным поиском добра. Теперь же образец наконец появлялся, зов свыше пришел.

Майкл несколько сник, когда настоятельница, оговорив проект общины в целом и наладив все приготовления, перестала его принимать. Она никогда не расспрашивала его о прошлом, и, захваченный грядущими переменами, Майкл выжидал удобной минуты, дабы представить ей полный отчет, которого никогда еще не давал другому человеку, о своей никчемной и путаной жизни. Он, правда, имел основания предполагать, что о самых примечательных фактах его биографии она знала из иных источников. Но как бы отлегло у него от сердца, раскрой он перед ней душу. Тем не менее в силу какой-то недоступной его сознанию высшей мудрости настоятельница не предлагала ему исповедоваться, чего он столь пылко желал, и немного погодя Майкл скрепя сердце отступился, принял свое вынужденное молчание как некую данность, добровольную жертву, хотя то было лишь волеизъявлением этой исключительной женщины, которая явно знала о его желании поведать ей все, как знала и, без сомнения, все, что он должен был поведать, и даже более того. С той поры, как община начала свое существование, Майкл видел настоятельницу лишь трижды, и всякий раз – по ее желанию, чтобы обсудить какие-то ключевые позиции. Все прочие детали, имевшие касательство к монастырю, следовало обсуждать с матушкой Клер либо при посредничестве сестры Урсулы.