Монахиня с ножницами положила свой инструмент, что-то тихо сказала второй монахине. Затем она пошла к Тоби, обметая травку длинным подолом. Не помня себя от страха и стыда, смотрел он, как она приближается.

Когда она приблизилась настолько, что он мог сосредоточить свой обезумевший взор на ее лице, он увидел, что она улыбается. Рука его сползла с калитки, и он непроизвольно отступил назад, за черту кладбища. Она вышла следом, затворила за собой калитку, и они остались один на один на просеке.

– Доброе утро, – сказала монахиня. – Ты, должно быть, Тоби. Угадала?

– Да, – ответил Тоби, понурив голову.

Они медленно пошли вместе между деревьями.

– Я так и думала. Мы хоть никогда с вами не видимся, знаем каждого из вас, как если бы вы были нашими лучшими друзьями.

Монахиня, похоже, ничуть не тушевалась. Тоби терзался замешательством и тревогой.

– Наше маленькое кладбище, видно, сильно удивило тебя?

– О да!

– Чудное место, правда? Такое уютное, укромное, больше похожее, думается порой, на спальню. Приятно знать, что когда-нибудь будешь спать там.

– Да, место чудное, – в отчаянии сказал Тоби.

Они проходили под большим кедром, с его разлапистых низких ветвей, заметил Тоби, что-то свисало. Это были качели. Когда они приблизились, он невольно протянул руку и коснулся веревки.

– Славные качели, – сказала монахиня. Теперь уже по ее выговору было ясно, что она ирландка. – Отчего бы тебе не покачаться? Это немного развеселит старые качели. Мы и сами частенько это делаем.

Тоби поколебался, потом, сильно вспыхнув, сел на качели и принудил себя несколько раз качнуться. Монахиня стояла рядом и улыбалась.

Промямлив что-то, Тоби слез с качелей. Он готов был испариться, сквозь землю провалиться. Отвернувшись, он шел подле монахини, которая все говорила, пока они не добрались до калитки в монастырской стене.

Монахиня приотворила калитку.

– Она была не заперта! – изумленно сказал Тоби.

– А мы никогда не беспокоимся – закрыты калитки или нет! Думаю, ты получил удовольствие от лазанья. Мальчишки вечно куда-то лазят.

Лучезарно улыбаясь, она распахнула калитку настежь. Тоби попятился в проем, и какое-то мгновение они смотрели друг на друга через порог. Тоби чувствовал, что следует извиниться, и мучительно подбирал слова.

– Простите меня. Я знаю, что не должен был заходить сюда.

– Пусть это тебя не тревожит. Говорят, любопытной Варваре на базаре нос оторвали, но я в твоем возрасте никогда в это не верила. К тому же по нашему уставу дети иногда могут заходить на территорию обители.

Она затворила за собой калитку, и Тоби казалось, что еще несколько мгновений после того, как та защелкнулась, улыбка монахини не сходила с наружной стороны калитки. Он обернулся к просеке.

Все было тихо. Никто не видел ни его вторжения, ни его позорного выдворения. Он помчался по просеке, горя желанием как можно дальше убраться от этой опасной и, как ему теперь казалось, еще более неприступной обители. Он чувствовал, что его осмеяли, унизили и пристыдили. Он бежал, опустив голову, и бормотал про себя: «К черту, к черту, к черту…»

Задыхаясь, он выскочил на открытый луг у дороги и, когда пересекал его, увидел «лендровер», лихо въезжающий в ворота. Сердце у него чуть не выскочило, но в следующий миг он увидел, что за рулем сидит Марк Стрэффорд, а не Майкл.

Заметив Тоби, Марк притормозил и крикнул:

– Подвезти? Мы опаздываем к ланчу.

Тоби взобрался на сиденье рядом с Марком и, пока они катили вкруговую к дому, старался к месту поддакивать его замечаниям о занудстве людей на рынке в Сиренчестере. Они остановились на гравийной площадке перед ступенями, и навстречу им сразу же заспешила миссис Марк, расспрашивая мужа, не забыл ли тот чего купить. Тоби обратился к ней:

– Вы случаем не знаете, где сейчас Дора, а?

Миссис Марк с важным видом повернула к нему свое круглое сияющее лицо.

– Ты разве не знаешь? Миссис Гринфилд уехала от нас. Она вернулась в Лондон.

Глава 14

Дора Гринфилд лежала в постели. Это было утро того же дня. Пол занимался с ней любовью. Теперь он ушел работать. Дора без воодушевления покорилась его любви и после чувствовала себя усталой и какой-то ненастоящей. Время завтрака прошло, так что торопиться вставать было не к чему. Она лежала, глядя в раскрытое окно, где опять было выставлено чистое небо. Она созерцала это бездонное пространство и думала: голубым его назвать или серым? Солнце, должно быть, светит, и небо наверняка голубое, просто комната выходит на север, из кровати ей ничего освещенного солнцем не видно, вот цвет ей и не дается. Она подоткнула под себя со всех сторон одеяло и зажгла сигарету. Утро все же было прохладное, с осенней сыростью в воздухе.

С Полом все пошло наперекосяк с тех пор, как он произнес свою маленькую речь о Кэтрин. И не потому, что Дора приревновала или Пол всерьез увлекся Кэтрин. А потому, что тогда Дора просто смогла с беспощадной точностью, обычно ей несвойственной, оценить, сколько глубочайшего презрения было в любви к ней Пола и будет, как она полагала, всегда – ведь у нее нет иллюзий относительно своей способности измениться. Что Пол может измениться, она и в мыслях не держала, да и вообще от него ничего не ждала. Она чувствовала, что презрение его мало-помалу губит и ее, и его любовь – как нежелательную. Ведь она все же робко и уклончиво любила его, довольно безнадежно и печально – как можно любить кого-то, с кем ни разу словом не перемолвился.

Они снова начали ссориться. Дора еще несколько раз заходила в приемную поглядеть на книги Пола, но, за исключением нескольких картинок, они ей казались скучными. Пол горько посетовал, что докучает ей, отчего изображать интерес стало еще трудней. Она теперь оставляла его на целый день одного и слонялась сама по себе, иногда выполняла мелкие домашние поручения под руководством миссис Марк. У нее было такое чувство, что она под надзором. Все, чудилось ей, исподтишка наблюдают за ней: весела ли она, ладит ли снова с мужем. У нее было такое чувство, что ее прибрали к рукам и посадили под замок. Миссис Марк теперь уже трижды намекала, что недурно бы ей побеседовать с матушкой Клер, и на третий раз от полной обессиленности Дора сказала, что, может, как-нибудь и потолкует. Сегодня-то уж миссис Марк наверняка постарается связать ее определенным часом. Дора тщательно погасила окурок о тыльную сторонку спичечного коробка и начала вставать.

По пути к окну она глянула на себя в высокое зеркало. На ней была голубая нейлоновая пижама, которая терялась вместе с чемоданом. Она серьезно смотрела на себя, выясняя, действительно ли она похудела и действительно ли улучшился цвет лица от того, что она отказалась от спиртного. Но не смогла себя заинтересовать тем, что видела, или даже просто поверить в то, что видела. Она даже не смогла сосредоточить взгляд на отупелом лице своего отражения в зеркале. Она двинулась дальше, высунулась из окна. Солнце сияло, остывшее озеро полнилось отражениями, нормандская башня показывала ей одну сторону, золотившуюся на солнце, и другую, отступившую в тень. У Доры было необычное чувство: все это как бы у нее в голове. Прорваться в эту картину никак нельзя – она же вымышленная.

Довольно встревоженная этим чувством, она начала одеваться и попыталась думать о чем-нибудь будничном. Но ошеломляющее чувство нереальности не уходило. Сознание ее как бы поглотило все окружающее. Все теперь стало субъективным. Даже Пол, вспомнилось ей, этим утром был частью ее самой. Он занимался с ней любовью, а ей казалось, что это нечто отдаленное, словно видение перед пробуждением ото сна, но никак не соединение с другим, реальным человеческим существом. Уж не больна ли она? Может, взять термометр у Марка Стрэффорда и попросить что-нибудь из аптечки? Она снова двинулась к окну, и в голову ей пришла мысль: а что, если попытаться как-нибудь прорваться в эту бездумную недвижную картину. Если кинуть из окна что-нибудь увесистое, оно с плеском упадет в озеро и разобьет отражения. Она раскрыла окно пошире и поискала глазами, что бы ей бросить. Спичечный коробок легковат. Она взяла губную помаду и, хорошенько замахнувшись, метнула ее. Губная помада исчезла где-то в высокой траве, явно не долетев до озера. Дора едва не расплакалась.