Майкл с огорчением понял, что близится Имбер. Стало быть, он ехал, не замечая дороги. Интересно, сильно ли он еще пьян. Слава богу, все обошлось. Он плавно вырулил на главную дорогу, и вскоре справа показалась высокая каменная стена. Тоби по-прежнему крепко спал. Грех будить его. «Лендровер» притормозил. Майкл инстинктивно не поехал к воротам сторожки, остановился в нескольких сотнях ярдов от нее и потушил фары. Затем выключил зажигание. Наступила страшная тишина.
Тоби вздрогнул. Затем отпрянул к своему сиденью и открыл глаза. Он сразу проснулся.
– О господи, я что, заснул? Простите меня!
– Нечего извиняться. Ты немножко вздремнул. И мы снова дома.
Тоби удивленно вскрикнул. Зевая, он потянулся. Затем с нетерпением в голосе сказал:
– А ведь мы можем сейчас проделать этот опыт с фарами. Хотите? Включайте, а я пойду навстречу и буду смотреть прямо на свет.
Майкл послушно включил фары на всю мощь. Тоби тем временем выскочил из «лендровера». Мальчик бежал вперед, пока его доставал луч света. Затем развернулся и медленно пошел назад, устремив взор туда, где за снопом света скрывался Майкл. Его ярко освещенная фигурка медленно приближалась. Широко раскрытые темные глаза не мигали и странно походили на глаза лунатика. Они не светились и не горели. Он шел медленной изящной поступью, худенький, стройный, закатанные рукава рубашки скатились к запястьям. Шел он долго.
Подойдя к машине, он просунул голову в окошко к Майклу. Майкл положил руку ему на плечо и поцеловал.
Все случилось так быстро, что мгновение спустя Майкл вовсе не был уверен: было это на самом деле или ему снова что-то привиделось. Но Тоби, отпрянув от Майкла, стоял как вкопанный, и на лице его было написано крайнее изумление.
– Извини, это недоразумение. – Голос у Майкла неожиданно сел. И слова идиотские, совсем не те, что хотел сказать. Наступило молчание. – Извини, Тоби, зайди с той стороны, сядь в машину, я подвезу тебя к сторожке. Мы немного не доехали.
Тоби обогнул спереди машину, отворотив от него лицо. И только он взялся за дверцу – на дороге кто-то появился. На сноп света медленно надвигалась еще одна фигура. Это был Ник. Едва завидев его, Майкл инстинктивно потушил фары и замер. Ник прорезался из темноты и стал у машины. Тоби по-прежнему стоял на дороге.
– Привет обоим, – сказал Ник. – Я уж думал, вы никогда не вернетесь. Что это за штучки – останавливаться так далеко от ворот?
– Я спутал, – ответил Майкл. – Вы не проводите Тоби? Я поехал. Всего доброго, Тоби.
Он включил фары, резко рванул машину с места и помчал по дороге, въехал в ворота сторожки, которые, по счастью, были распахнуты. Их с Тоби скрывал слепящий свет фар, и все же Ник мог что-то увидеть. Именно эта мысль мучила его больше всего, когда он ехал к погруженному во тьму дому.
Глава 12
Было обеденное время следующего дня. За трапезой, как и полагалось, молчали, а кто-то один читал вслух. Обычно чтец сидел за боковым столиком, все остальные – за длинным узким трапезным столом, по концам которого сидели Майкл и миссис Марк. Сегодня чтицей была Кэтрин, а книга, отрывок из которой она читала, – «Откровения» Святой Юлианы Норвичской [38] . Читала Кэтрин хорошо, с едва заметной дрожью в голосе, с глубоким чувством и сопереживанием.
«Великим деянием, предопределенным с самого начала Господом нашим, схороненным в благословенной груди его, известным одному лишь ему, является то, что обернет он все к лучшему. Как Святая Троица сотворила все из ничего, так та же Святая Троица повернет к лучшему и то, что не было хорошим.
И сильно подивилась я тому, и стала созерцать веру нашу, и дивилась вот чему: вера наша основывается на слове Божьем. И присуще вере нашей то, во что верим мы: слово Божье претворится во всем сущем; и в вере нашей есть убеждение, что многие будут осуждены: как ангелы, поверженные с небес за гордыню, стали демонами, как человек на земле, умирающий без веры в Святую Церковь, есть язычник, так и человек, принявший христианство, но живущий не христианской жизнью, умирает без любви, и все они осуждены будут на нескончаемое пребывание в аду. Так учит меня Святая Церковь. И все столь незыблемо, что подумалось мне: невозможно, чтобы было все к лучшему, как, однако, указывает Господь наш.
И не могла я найти на это ответа иного, нежели указание Бога нашего: что невозможно для вас, не невозможно для меня: слово мое спасу я во всем сущем и обращу все к лучшему. Так была я научена милостию Божьей – непоколебимо должно держаться Веры своей, и впредь должно твердо верить, что все к лучшему, как и указывает Господь наш».
Тоби, быстро покончив с едой, сидел и крошил хлеб, заталкивая хлебные шарики в трещины старого дубового стола. Он не смел поднять головы, боясь встретиться глазами с Майклом. После дурно проведенной ночи он чувствовал себя усталым и рассеянным. Работа с утра была в тягость. Того, что читают, он не слушал.
Тоби получил, хотя еще и не усвоил, один из первейших уроков взрослой жизни: ни от чего не зарекайся. В любой миг из состояния безмятежного благополучия можешь быть ввергнут в состояние диаметрально противоположное, причем без всякого промежуточного этапа – так захлестывает нас стихия нашего собственного и чужого несовершенства. Тоби перешел – и, как ему казалось, в мгновение ока – от умиротворенности, прежде казавшейся незыблемой, к треволнениям, суть которых понять мог едва ли. Долгой ночью и утром, когда очнулся от беспокойного короткого забытья, он мучился одним: произошло что-нибудь чрезвычайное или нет? Впрочем, рассуждал он об этом лишь умозрительно. В глубине души он знал: случилось нечто из ряда вон выходящее, только что именно – он пока не знал.
Возвращаясь с Ником в сторожку – после того как Майкл поспешно уехал, – он был невероятно растерян, но все же сумел говорить спокойно и отвечать на расспросы Ника о поездке с безразличной готовностью. Интересно, видел ли Ник, что произошло? Наверняка не видел. Тоби с Майклом скрывал свет фар, и Ника, даже если он как раз в тот момент вышел из ворот, слепил этот сильный луч. По странному поведению Майкла можно было угадать, что тут дело нечисто, но отчего появлению Ника следовало придавать такое же значение, как этому? Может, Ник попросту любопытен – по дороге он, как приметил Тоби, проявлял к нему живейший интерес и всячески старался его разговорить. Но Тоби держался невозмутимо и, хоть и не резко, разговор оборвал, отправившись спать. Ему не терпелось побыть одному.
Оставшись в одиночестве, он сел на кровать, закрыв лицо руками. Первой его реакцией было крайнее изумление. Трудно было вообразить что-нибудь более неожиданное. Представления Тоби о гомосексуализме были весьма поверхностными. В закрытой школе он никогда не учился и подобного рода опыта не получил и даже не сталкивался с ним. Проблема эта была объектом определенных незатейливых шуточек среди его школьных приятелей, чье неведение было столь же велико, как и его собственное, так что из этого источника он мог почерпнуть самые ничтожные сведения. Поскольку курс его обучения предполагал изучение латыни, но не древнегреческого, знакомство его с подобными эксцессами у древних было весьма отрывочным, да и в любом другом случае у них все было по-другому. Познания свои он извлек из газет для обывателей да оброненных вскользь замечаний отца о «голубых». Так что до сих пор он совсем не думал об этом отклонении и считал его некой странной болезнью, извращением с налетом таинственности и омерзительного изыска, которым страдает незначительная горстка несчастных. Он был также уверен – и в этом мнение его расходилось с отцовским, – что справедливость требует считать этих несчастных пациентами врачей, а не объектами полицейского надзора. На сем познания его и оканчивались.
Как всякий неопытный человек, Тоби был склонен к категоричности суждений. И как прежде он держал Майкла за образец добродетели, не допуская даже и в мыслях, что в жизни его могли быть и бесчестье, и поражения, так ныне он обвинял Майкла tout court [39] в содомском грехе со всей его противоестественностью и мерзостью, во всяком случае, такой была его первая реакция. Он обнаружил, что мысли его по этому поводу бегут быстро и принимают более сложный оборот. Вначале было удивление. Потом его сменили брезгливость и ужасный страх. Он испытывал почти физическое отвращение от того, что с ним так обошлись. Он чувствовал, что ему угрожает опасность. Может, нужно рассказать кому-то? Знают ли об этом другие? Ясное дело – нет. А нужно ли говорить? Явно, это не его ума дело. Кроме того, надо и о себе подумать. Тоби был страшно напуган, обнаружив, что относится к тому типу лиц, который привлекает такого рода внимание. Уж не показывает ли это, что с ним самим что-то неладно, что в нем самом есть неосознанные склонности, которые другой такой несчастный может в нем распознать?